Эссе-размышление

Материал построен на основе лекции, прочитанной в рамках проекта «Одесский лекторий: гештальт в лицах» в феврале 2013 года. Александр Моховиков размышляет о возникновении и развитии понятий «феноменология» и «феномен», рассматривая как философский аспект, так и практическое, профессиональное осмысление и использование феноменологического подхода в гештальт-терапии.

С одной стороны, как пишут во многих учебниках по гештальт-
подходу – феноменология является одним из трех китов, на ко-
торых основано это направление психотерапии (наряду с тео-
рией поля и диалогом). Считается, что это краеугольные камни
гештальт-подхода, которые отличают его от других направлений
в современной психотерапии. И тогда следует феноменологии
уделять соответствующее внимание, как с теоретической, так и
практической точки зрения.
С другой стороны, общаясь со своими коллегами и даже опра-
шивая некоторых студентов базовых курсов в наших учебных
программах, я столкнулся со следующим. Сегодня очень часто
понятия «феномен» и «феноменология» используются люди,
которые особого профессионального отношения к психотера-
пии не имеют. Они применяют его как некоторый штамп. Они
используют слова «кризис», «депрессия», «травма», «стресс»
и периодически говорят «феномен». И не очень отдают себе
отчет, что стоит за этим понятием, и почему на нем основана
гештальт-терапия.
Нужно отметить, что другим «краеугольным камням», так или
иначе, уделяется внимание. Например, диалогу. Что касается тео-
рии поля – то люди более-менее знают, кто такой Курт Левин и что
такое поле в психологии. А вот что касается феноменологии – тут
возникает большая сложность. Я спросил своих коллег: «Что вы
читали о феноменологии?» Мне сказали: «Гештальтисты хорошо
знают, что есть маленький сборник, где небольшое введение Гэри
Йонтефа посвящено осознаванию, и там есть одностраничное
вступление о том, что такое феноменологическая перспектива».Я
спрашиваю: а что еще читали? А больше ничего.
Это правда, потому что феноменологии посвящены очень
умные и трудно читаемые книги, например – Эдмунда Гуссерля,
Мартина Хайдеггера, Мераба Мамардашвили или тексты совре-
менного философа Карена Свасьяна1 и психолога Алексея Улановского2.
И еще есть люди, которые по этому поводу пишут
книги. Но для клиентов и некоторых психотерапевтов это до-
статочно сложное чтение. Я хотел бы, по крайней мере, пред-
принять попытку рассказать о феноменологии простым языком,
чтобы было понятно, что за ценности скрываются за этим по-
нятием, и почему гештальт-терапевты уделяют этому достаточ-
но много внимания. И какое действительное психологическое
содержание стоит за понятием «феномен», как его понимает
гештальт-подход.
Основоположником феноменологии является немецкий фи-
лософ Эдмунд Гуссерль. Слово «феномен» философы исполь-
зовали со времен Платона, который противопоставлял мир идей
(ноуменальный) и мир вещей (феноменальный), причем послед-
ний всегда был всего лишь его первого. А в обыденной жизни
под ним понимали наблюдаемое явление или событие, часто
без описания его причин. Как научное направление в филосо-
фии феноменология родилась вместе с 20 веком, когда в 1901 г.
Гуссерль опубликовал свои «Логические исследования» – фун-
даментальный труд в двух томах. Дальнейшее развитие феноме-
нологии знаменовало переломный момент, не только в истории
философского мировоззрения, но и психологии, психиатрии,
психотерапии и культуры в целом.
Возникновение феноменологии является ключевой точкой в
развитии человеческой культуры. Почему? Потому что до этого
1 Карен Свасьян (р. 1948) – специалист по истории философии, культурологи и теории познания, историк культуры, литературовед, переводчик и антропософ. По данной теме см. его работу «Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика». – Ереван, 1987. Переизд.: М.: Академический проект,
2010. – Прим. ред.
2 Улановский А.М. Феноменологическая психология: качественные исследования и работа с переживанием. – М.: Смысл, 2012. – 255 с. – Прим. ред.
основная задача, которую перед собой ставили многие мысли-
тели, как-то пытавшиеся осмыслить человека и его жизнь, со-
средотачивалась вокруг одного вопроса. Он хорошо выражен
в Библии и картине русского художника Николая Ге – Христос
стоит перед Пилатом, и звучит основной вопрос: что есть ис-
тина? Я думаю, все философы до Гуссерля задавались этим
вопросом. И как истину найти? И чем больше вопрошали, тем
сильнее переживали бессилие и беспомощность. Ведь поиск ис-
тины, одной на всех, единственно правильной, осуществлялся
«мыслящими тростниками» (вспомним Паскаля) во вселенной
мира идей.
Когда невозможность отыскать истину стала очевидной, поя-
вился Эдмунд Гуссерль, который приблизительно сказал так: ис-
тину найти одну на всех невозможно, потому что истин и правд
на самом деле очень много. И следует искать не истину, а смысл.
Поэтому важно обратиться не к знаниям, а к достаточно призрач-
ной, не очень материальной вещи, которая называется «опыт»,
опыт конкретного человека.
Гуссерль был первым, кто, уйдя от вопроса об истине, начал
спрашивать: а что есть смысл? И обратился не к знаниям, не к
аксиологии, а к науке о смысле. Если очень кратко определить,
что такое феноменология – это описание опыта, который мы по-
лучаем в течение жизни, и выделение некоторой его структуры, с
тем, чтобы затем понять, какой она имеет смысл.
В рамках психотерапии мы никогда не обращаемся к знаниям
клиента и не способствуем тому, чтобы их увеличить. За психоло-
гической помощью к нам обращается человек, который, в общем,
уже немало знает. Я думаю даже, что клиент знает гораздо боль-
ше, чем ему стоило бы знать, потому что «во многой мудрости
много печали, и кто умножает познания – умножает скорбь». Это
известная истина из Экклезиаста. Соответственно знания не нуж-
даются ни в какой корректировке.
Что же нуждается в изменении? Опыт этого конкретного
человека, обладающего способностью к осознаванию. Все мы
обладаем сознанием, более или менее ясным. Чем оперирует
сознание? Прежде всего, переживанием, которое и есть опыт.
Интересная вещь: для перевода английского слова «experience»
в русском языке есть два слова, которые вроде никак между со-
бой не соотносятся: «опыт» и «переживание». Думаю, не слу-
чайно. Когда приходится переводить англоязычные тексты, ча-
сто запутываешься: а что, собственно, имел в виду автор? Опыт
или переживание? Для русского человека это вещи не идентич-
ные. Опыт это процесс непосредственных переживаний, наблю-
дений, впечатлений и практических действий, которые приво-
дят к опытному знанию. В нашей ментальности акцент как раз
ставится не на процессе, а на результате. Чего стоит абсурдная
конструкция советских времен о том, что «передовой опыт мож-
но передать другому». А если сосредоточиться на процессе, ко-
торый и есть опыт, то его динамической единицей, как говорил
еще Лев Семенович Выготский, будет переживание – чувствен-
но окрашенная, «особая интегральная единица сознания». Если
попытаться описать структуру меня как сознающего субъекта,
то эта структура будет состоять из определенной совокупности
переживаний.
С понятием «переживание» есть много разных сложностей.
Мы, наученные многотысячелетней историей развития фило-
софии или просто традиционным складом воспитания, скорее
стремимся что-то познать – самого себя, мир; обнаружить и до-
стичь определенной гармонии, – то есть, занимаемся абсолютно
негодным, бессмысленным делом. Это еще более 100 лет назад
понимал Гуссерль. Мы не обращаем никакого внимания именно
на опыт, на то, из чего он состоит. Он состоит из переживаний, а
переживания часто путают с чем угодно.
К примеру, барышня говорит: «Ой, как я переживаю, и столько
у меня в жизни переживаний, что уж прямо измучилась от них».
Переживания, как опыт или феномен, относятся к числу распро-
страненных словесных штампов, за которыми часто ничего не
стоит. Поменялись условия погоды – и впала барышня или моло-
дой человек в хандру, депрессию или излишнюю сентименталь-
ность. Когда мы говорим «я переживаю» – это вовсе не означает,
что мы делаем то, что называем этим словом. Среди моих клиен-
тов, и не только, есть немало людей, которые говорят, что «они
переживают», а на самом деле – никаких переживаний у них нет.
У них есть либо ощущения, либо аффекты.
Как-то я сказал одному клиенту, сведущему в психологии:
«Знаешь, ты человек хороший, но у тебя нет переживаний, одни
аффекты». Он на меня посмотрел и надолго задумался. Я говорю:
«Потому что все, что с тобой происходит, ты не присваиваешь
себе. Ты – сам по себе, а вот эти аффекты, которые ты называешь
переживаниями, – сами по себе, ты носишься за ними в разные
стороны». Аффекты – это быстротекущая вещь. Взял и вспылил,
или разозлился, очаровался, порадовался, восхитился чем-то. И
бежишь за этим восхищением. Восхищение впереди тебя (или
боль, скорбь – неважно), а ты «несешься и пытаешься догнать»
то, что тебе, по сути, не принадлежит.
Такой человек «может сконцентрироваться только на очеред-
ной секунде своей гонки; он цепляется за клочок времени, ото-
рванный и от прошлого, и от будущего; он вне его; иначе говоря,
он находится в состоянии экстаза; он ничего не знает ни о своем
возрасте, ни о своей жене, детях, заботах… тело тут же выходит
из игры, и он целиком отдается внетелесной, нематериальной, чи-
стой скорости, скорости как таковой, скорости-экстазу»1. Такие
гонки за различными впечатлениями – не что иное, как достаточ-
но сильные аффекты.
Что происходит при одержимости аффектом? Во-первых, я
бегу непонятно куда и непонятно зачем. Контроль сознания сни-
жается, и поэтому я попадаю туда, куда не хочу попасть, перестаю
контролировать свои поступки, что-то делаю нелепое в жизни, и
потом пугаюсь, или разочаровываюсь, или впадаю в сильную де-
прессию, потому что сделал что-то, чего делать не хотел, оказался
там, где вовсе не хотел быть. Какое это имеет отношение к реаль-
ной жизни и к переживанию? В общем, никакого.
Представим себе, что очень важно, например, для постиже-
ния смысла происходящего извлечь опыт из проживаемой жиз-
ни. Он состоит из непосредственных переживаний, с помощью
которых я могу осознать себя и находиться в контакте с другим
человеком. Что тогда является переживанием? Переживание по-
является, если я совершаю некоторое усилие, прежде всего, по
1 Кундера М. Неспешность //М. Кундера. Неспешность. Подлинность./Пер. с
фр.- СПб.: Азбука-классика, 2002. – С. 9-10. – Прим. авт.
замедлению. Попадаю, как говорил Перлз, в точку предразличия,
нахожусь в ней, впечатляюсь тем, что я наблюдаю внутри себя, и
вокруг. Помните, как Радищев писал в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвленна стала». Я оказываюсь в более объемной, полной реальности, которая становится впечатляющей.
Впечатляет именно связь меня с миром, совместность. Именно в
этой точке возникает интересная вещь: вместо интереса исклю-
чительно к окружающему миру я начинаю вдруг переживать ин-
терес к самому себе.
Гуссерль интерес к окружающему миру называл естествен-
ной установкой сознания, т.е. его направленностью на внеш-
ний предмет. Сознание всегда интенционально, оно обращено
к чему-то, является сознанием о чем-то. Естественная установ-
ка сознания перегружена нашей исторической, генетической,
культурной и семейной памятью, стереотипами, шаблонами
и штампами. Нас воспитывают, прежде всего, с естественной
установкой сознания, и мы так и живем. Соответственно и в
психотерапевтической практике впечатляемся, в основном, тем,
что нам рассказывает клиент. Особенно, эти рассказы впечатля-
ют начинающих терапевтов.
Типов историй, сиречь нарративов, как говорил Константин
Королев, всего три1. Клиенты любят рассказывать страшные
истории – их просто хлебом не корми, дай возможность попугать
или даже ужаснуть терапевта, для многих это любимый конек.
Некоторые предлагают печальные истории о поисках невоспол-
нимой, безусловной любви, нечто тургеневское: «Как хороши,
как свежи были розы!» Нередко можно слышать усталые истории
от клиентов, переживающих бессилие от бессмысленной гонки
за жизненным успехом, которые выдохлись и потеряли доступ к
«жизненной батарейке».
Я думаю, что еще можно добавить и рассказчиков злобных
историй, у которых естественная установка сознания проявляет-
ся наиболее ярко.
1 См. в этом выпуске статью К. Королева «Феноменология нарративов клиента
в поле терапевтического взаимодействия», стр. 91. – Прим. ред.
Вот четыре типа рассказов или историй, с которыми можно
встретиться. Понятное дело, когда клиенты их рассказывают, мы
не можем не впечатлиться их исповедью и даже представить себе,
будто бы эта история существовала в реальности. Это может за-
брать очень много сил. Ведь когда нам рассказывают какую-то
историю, мы задаем уточняющие вопросы, расспрашиваем, про-
являем интерес: «Расскажи такую деталь, расскажи другую», –
пытаясь реконструировать происшедшее. Восстанавливается ли
подобного рода картинка? Только в одном случае: если вы яв-
ляетесь психологами-экспертами в рамках какого-то уголовного
или гражданского дела. Из материалов следствия вы получаете
массу всяких деталей, которые помогают установить картину
происшедшего. Более того, в задачи эксперта входит воссоздание
правдивой или, по крайней мере, правдоподобной картины неко-
торого события. В этом случае естественная установка сознания
помогает следствию: мы исходим из гипотезы, что необходимо
отыскать истину, найти правду.
Но равным образом существует гипотеза о множественности
истин, правд столько, сколько людей вокруг. Вот сейчас я что-то
говорю, а вы внутри можете со мной спорить. С точки зрения по-
иска правды – я могу заблуждаться, говорить неправду, что-то, в
чем вы сомневаетесь или не уверены. Естественно, об этом мож-
но спорить до хрипоты, но это нас никуда не приведет, наоборот,
породит дихотомию – правых и неправых, преданных адептов и
еретиков, верных и неверных. Нас объединяет одна-единственная
вещь – интенциональность сознания, желание получить некото-
рый опыт. А бессмысленного опыта не бывает.
Опыт всегда осмыслен, потому что наше сознание устроено
таким образом. Если мы что-то осознаем, у нас возникает интен-
ция – наше сознание направлено на что-то. Интенция порождает
смысл, который вы находите здесь-и-сейчас. А в основе осмыс-
ленности происходящего лежат переживания. Если клиент при-
ходит к терапевту разбираться – прав он или не прав, истинны
или ложны его жизненные намерения, – тогда включится есте-
ственная установка сознания, терапевт окажется увлеченным
чем-то внешним, и это сделает их альянс абсолютно бессмыслен-
ным. Бессмысленным для психотерапии.
Смысл же терапевтических отношений состоит в совместном
переживании рассказа клиента и моего отношения к нему. Я не
разбираюсь, правдива его история или нет, может, он мне просто
соврал. Есть же истерические личности, отличающиеся фанта-
стической псевдологией (например, зависимые от алкоголя): при-
думывают какой-то рассказ и выдают его за правду.
Допустим, я слышу грустную историю о маме – а может, у
него мамы не было, вместо нее была мачеха или старшая сестра,
заместившая маму, или вместо отца, на которого он жалуется,
был отчим… Я никогда не смогу разобраться и проверить прав-
дивость или истинность того, что рассказывает клиент. Да это-
го и нужно делать в психотерапии. Но раз он мне рассказывает
эту историю, раз его сознание привело его ко мне, значит, в том,
что он ко мне пришел, в его истории есть смысл. И разобраться
в этом – основная задача феноменологически ориентированного
психотерапевта.
Другие направления психотерапии могут ставить иные задачи.
Психоаналитики, например, ищут знание о том, что происходило
в раннем детстве клиента, и обнаруживают правду, которая для
него скрыта. Еще Платон, как я уже говорил, считал, что есть мир
людей и мир идей. В мире идей находятся наши души. Души все
знают, они всеведущие и всезнающие. Потом душа воплощается
в тело, и образуется животное с руками и ногами, как говорил
Сократ. И оно забывает, что было в мире идей.
Поэтому основная задача (что и делал Сократ путем диало-
га) – заставить человека вспомнить то, что с ним было когда-то.
Вспомнит – и хоть чуточку приобщится к миру идей, что и делают
достаточно настойчиво психоаналитики. «Ты вспомни, вспомни,
что было в младенчестве, обязательно вспомни, а пока не вспом-
нишь, будешь ходить ко мне. Как только вспомнишь, сразу в мире
идей и окажешься…» Они, конечно, не так настырно это делают,
как я сейчас говорю, а достаточно мягко, деликатно, в течение
многих лет аналитической терапии, иногда каждый день, иногда
через день. В общем, основная задача – императивная.
И ряд других направлений в психотерапии все еще продолжа-
ют апеллировать к недостатку знаний человека – не то чтобы в
силу его необразованности или интеллектуального минуса, а из-
за его травматических историй. Он что-то важное забыл, надо
приложить какие-то усилия, неважно какие – аналитические,
эриксонианские, с помощью раскрытия чакр и т.п. – чтобы осво-
бодить некое знание, которое там точно есть. Если мы все это
будем знать – станем счастливыми и от всех проблем излечимся.
На самом деле, я думаю, подход тупиковый. Судьба строителей
Вавилонской башни хорошо известна. Следует оставить в сторо-
не естественную установку сознания, с помощью которой я фо-
кусируюсь на клиенте, и перейти к так называемой феноменоло-
гической установке, как говорил Гуссерль.
Феноменологическая установка означает, что я переключаюсь
на исследование структуры моей деятельности по созданию этого
предмета, или, как говорил Пол Гудмен, «внутренней структуры
переживания». В применении к психотерапевтическому процессу
мне безразлично, правдива или неправдива история, которую рас-
сказывает клиент. Феноменологическая установка означает, что
от переживаний клиента я обращаюсь к переживаниям по поводу
того, что рассказывает клиент. Раз он пришел и выбрал меня, то
очень важно, что заставило его выбрать меня, прийти и расска-
зать мне именно эту историю.
Смыслы этой истории – в зависимости от того, кому ее расска-
зывают, – в отличие от одной единственной правды, могут быть
очень разными. Если он придет ко мне – смысл будет один, если
он придет к другому терапевту, смысл будет иной. Итак, этот рас-
сказ вызывает у меня определенную реакцию, не только эмоцио-
нальную. То, что со мной происходит, приводит к тому, что я вна-
чале начинаю описывать себе, а потом клиенту – переживания,
которые вызывает его рассказ. Их отличительная особенность
состоит в том, что они принадлежат не мне, а ситуации, полю от-
ношений и являются совместными.
Допустим, приходит клиент и рассказывает страшную или
злобную историю о кризисе в браке. Что его рассказ может вы-
звать у меня? Очень разные чувства и переживания. Один кли-
ент может меня «пугать», другой – стремиться потрясти меня
или ошеломить, а я чувствую умиление и радость. (Помните, как
Толстой отзывался о драмах Леонида Андреева: он пугает, а мне
не страшно.) А почему не страшно? Возможно, за этим стрем-
лением напугать что-то скрывается. И я могу сказать: знаешь,
история безумно страшная, и если бы я ее читал, она вызвала бы
у меня море сочувствия и желание тебя защитить, но то, как ты
рассказываешь, меня удивляет, вызывает любопытство, удивле-
ние, облегчение и т.д.
Что происходит в этой феноменологической установке созна-
ния? У меня возникает некое описание, отклик, который стано-
вится феноменом контакта. Я обращаю внимание на то, что в дан-
ный момент переживаю, и откликаюсь этим на историю клиента.
Меня не интересует истина, меня важно, что происходит со мной,
терапевтом, чувствительным к процессам в поле. Я становлюсь
своего рода барометром, градусником, зеркалом, чувствилищем
того, что происходит между нами, и «одалживаю» свои пережи-
вания клиенту. Если я в этом взаимодействии открыт, если я при-
сутствую, то обнаружится следующая вещь. Переживания, воз-
никающие у меня, одновременно возникают и у клиента. Если
страшная история вызвала у меня удивление и приподнятое на-
строение, и я говорю клиенту: «Знаешь, ты мне рассказал страш-
ную историю, а мне на удивление улыбаться хочется», – то это
вызовет у него некоторую реакцию. Я поделился не суждением
или интерпретацией, я внес свои переживания в наш контакт, и
они стали его феноменом.
Феномен – это всегда некоторый описательный фрагмент
реальности. Его невозможно обозначить одним словом. В сово-
купности мое взаимодействие с клиентом, его рассказом и моим
откликом является феноменом нашей терапевтической встречи.
Во время супервизии часто приходится слышать: я обнаружил
стыд у клиента и работал с ним, как с феноменом, или обна-
ружил скорбь и работал с ней как с феноменом. «Стыд» или
«скорбь» ни в коем случае не являются феноменами. Феномен –
это всегда описание, хотя бы частичное описание реальности. И
для того, чтобы ее описывать, Гуссерль предложил достаточно
интересную процедуру, которую назвал феноменологической
редукцией.
Это не просто философская процедура. Чтобы стать фено-
менологом, нужно достаточно долго учиться. Для психологов,
психиатров и оргконсультантов, стремящихся освоить феноме-
нологическое направление, проводятся специальные тренинги
по феноменологической редукции. Они состоят в выработке на-
выка по отключению своего сознание от окружающего мира, по
его очищению (редукция означает «очищение») от всего нанос-
ного, что к данности не имеет никакого отношения. В гештальт-
подходе мы называем это процессом осознавания. Гештальтистам
хорошо известен «Практикум по гештальт-терапии», написанный
Перлзом, Гудменом и Хефферлайном. Эта книга представляет со-
бой практическое руководство по овладению способностью очи-
щать себя от наносных вещей, которые могут повредить в плане
истинности и адекватности наших переживаний в терапии и жиз-
ни вообще.
Что может повредить? Много чего. Например, усталость. Если
я работаю с клиентом и думаю: «А побыстрей бы он ушел», – то
это будет препятствовать возникновению совместного пережи-
вания и опыта, поскольку одновременно я буду транслировать
ему послание, думаю, и так хорошо известное ему в опыте: «Ты
надоел(а). Я устал(а) от тебя. Будет хорошо для нас обоих, если
мы расстанемся». Если я совершу усилие, и внесу переживания,
связанные с усталостью, в наш контакт, возможно, это будет
уместной конфронтирующей интервенцией для клиента и позво-
лит ему осознать, например, кризис в отношениях. Если от стыда
промолчу, то отвергну его и вытесню из пространства контакта.
Терапевта могут пугать какие-либо предрассудки, которые не
дают возможности получить соответствующий опыт и занимать-
ся феноменологической редукцией.
Например, терапевт – гомофоб, а к нему пришел клиент с не-
традиционной сексуальной ориентацией. И терапевт думает:
«Как же тебе не стыдно? Тебе столько лет, а ты не можешь разо-
браться со своими предпочтениями». Или приходит мужчина, жа-
лующийся на неурядицы, слабости и невзгоды, а терапевт думает:
«Ну, как же, мужик должен быть сильным, а ты что, не можешь?
В трех соснах заблудился…» Все, что относится к окружающе-
му миру, часто вмешивается в процесс переживания, и осложня-
ет путь к феноменологическому описанию. И я так и не узнаю
смысла: для чего ко мне пришел данный клиент, что ему в данный
момент стоило сказать?
Однажды мой клиент во время встречи жаловался на бессилие
и невозможность сделать выбор. Мы с ним мучились минут пять-
десят. Наконец, я сказал: «Знаешь, я бессилен тебе помочь, у меня
глубочайшая растерянность, и я не знаю, что делать». Что бы вы
думали? И это стало прорывом, к которому мы шли предыдущие
50 минут. Он то еле слышно говорил, шептал, а тут вдруг его го-
лос стал сильным, открытым: «О, хорошо». Я подумал – зачем
он ко мне приходил? Я, правда, чувствовал бессилие и растерян-
ность. И задал себе вопрос: «Для чего ему надо было проверять
меня на бессилие?». Возможно, чтобы сравнить: если уж такой
монстр, как Моховиков, оказался бессильным, то уж, наверно, у
меня есть какие-то силенки, я выдержу и справлюсь. Именно это
сильно поменяло монотонный характер беседы. Говоря о бесси-
лии, я перестаю быть бессильным, и феноменологическое описа-
ние дает шанс клиенту к изменениям.
В гештальт-подходе феноменологическая редукция или осо-
знавание приводит к инсайту. Он возникает, если я исследую фе-
номены с помощью описания ситуации для себя и для клиента,
как бы складываю пазлы. Инсайт – это когда пазл сложен от на-
чала до конца и в нем нет пустых мест, того, что может серьезно
мешать. Когда мы говорим о феноменах, очень важно помнить,
что они являются подробным описанием с достаточной включен-
ностью и вовлеченностью, которую разделяет клиент. Если он
приходит ко мне и говорит «мне больно», я прошу его: «Расскажи
мне о своей боли». И тогда начинается рассказ. Боль в теле, даже
очень сильная, всегда локальна. Есть места, которые не болят, и
на них можно опереться. В нашей душе нет перегородок. И если
возникает душевная боль, то от нее некуда скрыться, она пре-
следует тебя всегда и везде, и потому становится невыносимой.
Опереться можно только на рассказ о боли кому-то, когда она из
безграничной превращается в семантическую. Рассказ приносит
постепенное облегчение.
Нельзя феномен взять и обнаружить. Его обнаружение это
длительный процесс. Чтобы научиться феноменологическому ис-
следованию, нужно терпение и устойчиво используемый навык,
желание присутствовать и уважать клиента. Когда мы обнаружи-
ваем некоторый феномен, происходит интересная вещь. Возьмем
пример, который я приводил выше: клиент рассказывает о страхе.
Я чувствую удивление или еще какие-то чувства, и мы обменива-
емся этими переживаниями. Любой феномен не является чем-то
полноценным и завершенным. Феномен – всегда окно в мир дру-
гого человека. Одно из фундаментальных руководств по детской
гештальт-терапии, написанное Вайолет Оклендер, называется –
«Окна в мир ребенка».
Что это значит? То, что мне рассказывает клиент, и то, что мы
с ним определяем как феноменологическое исследование, есте-
ственно, ведет к инсайту. Но инсайтом ничего не завершается.
Открывается некоторое окно, я вхожу в мир другого человека,
поскольку переживания, как определял Федор Василюк, это со-
стояние, которое становится событием моей жизни. Для меня от-
крытие окна – это событие. Событие не только как поступок, но
и событие как бытие-с-другим. Заглядывая в это окно, я начинаю
видеть дальше, точно так же как и вы, заглядывая в него.
В этом смысле многие психотерапевты в чем-то – эксгибици-
онисты. Они, в самом деле, любят подглядывать. Я спрашивал
некоторых своих коллег, любят ли они заглядывать в окна. Да,
любят, хотя давно не заглядывали. Но когда были детьми или под-
ростками, особенно вечером, в маршрутке или трамвае – любили
смотреть, что за окном есть, какая мебель, шторы, какие люди, и
чем занимаются… Иногда очень любопытно заглянуть в «окно».
Когда действительно формируется терапевтический альянс, у
клиента и терапевта возникает интерес и дальше «заглядывать в
это окно».
Со временем мы обнаруживаем очень много окон во внутрен-
ний мир другого человека. Представим себе другого человека как
некоторый объект – скажем, круг. Клиент часто себя описыва-
ет как замурованное здание, в котором нет ни окон, ни дверей.
Каждая сессия – это опыт обнаружения хотя бы одного окна. Чем
больше сессий, тем больше окон. Хотя иногда оно бывает одно –
и, слава Богу, через него тоже можно смотреть и много чего уви-
деть. Соответственно любой феномен нескончаем. Если в физи-
ческой метафоре – он как атом, который делится на элементарные
частицы, и этому процессу не будет конца. Так и с обнаружением
смысла у другого человека.
Что дает каждое из этих «окон»? Оно не только повышает мою
осознанность – а она, смею надеяться, повышается, если я рабо-
таю с клиентами, – или осознанность клиентов. Каждое окно на-
деляет жизнь человека каким-то новым смыслом. Если окна про-
рубают – их прорубают для чего-то, в них есть какой-то смысл. И
тогда те переживания, на которых мы фокусируемся, позволяют
нам достаточно детально, подробно проникнуть в мир друго-
го человека, но не для того, чтобы что-то о нем узнать, а чтобы
пережить смысл, и чтобы он нашел смысл, который существует.
Пол Гудмен, один из основателей гештальт-терапии, говорил, что
терапия всегда представляет собой анализ внутренней структу-
ры переживания. И это не зависит от степени контакта, которая в
данном случае существует. Мы чаще хотим что-то познать, слов-
но античные философы, которые акцентировались на знании. Я
не знаю, надо ли познавать самого себя, а вот задать себе вопрос –
насколько осмысленна моя жизнь? – думаю, стоит. Насколько для
меня ценна реальность, в которой я существую? Думаю, это важ-
ные вопросы, которые достаточно серьезно улучшают качество
жизни человека.
Что еще характеризуется феномен? Он всегда уникален.
Феномен, возникший у меня, и феноменологические исследо-
вания, которые я сегодня проводил с клиентами, не повторится
никогда. При встрече с другим человеком или другим терапевтом
смысл этой встречи будет совершенно иным, и феномен всегда
включает в себя конкретное переживание. Причем переживание
не за другого человека, а переживание себя. Можно знание о себе
умножать бесконечно, и мы это умеем делать очень хорошо. Но
очень трудно научиться переживать себя. Например, как форми-
руется мужская или женская идентичность? (Помимо того, что
мы узнаем о биологическом устройстве наших организмов, об
отношении к мужчине или женщине в том или ином обществе.)
Мы осознаем себя представителями мужского или женского рода
только путем переживания себя, получения опыта о себе, что
даже звучит в русском языке как-то странно, да и связано с боль-
шими трудностями.
В гештальт-терапии мы, прежде всего, интересуемся тем, как
человек организует свой опыт. Имеется в виду – в чем он видит
смысл своего опыта, потому что никогда ничего не происходит
просто так и бессмысленно. Феноменология тесно связана с те-
орией поля, диалогом, и отношениями, возникающими между
людьми. Не случайно я определял переживание как со-бытие-
с-другим – не может возникнуть переживания в одиночестве.
Наедине с собой могут возникать эмоции или аффекты, я могу
себя познать, узнать о себе какие-то умные вещи. Переживание
неотделимо от контакта. Способность к рефлексии возникает
только тогда, когда рядом находится другой человек. Вот почему
самотерапия практически невозможна, потому что только с по-
мощью другого человека я могу увидеть себя. Даже диалог, если
он происходит без учета контекста, – это одиночество вдвоем,
как говорил Жан-Мари Робин. Важен не диалог, а важны отно-
шения, в рамках которых возможно феноменологическое пере-
живание.
Феноменологическое исследование, помимо всего, что я уже
сказал, не только окно в мир другого человека. Оно создает осо-
бый тип феноменологического мышления, опирающегося на осо-
знавание. Оно состоит в том, что я могу с усилиями или без осво-
бодить себя от всех наносных вещей, не имеющих ничего общего
с контактом с другим человеком. Это очень сложно. Знания тут
как раз мешают. Один из важных навыков, полученных нами в
результате когнитивного развития, это навык классификации.
Нам важно усреднить мир, типологизировать его. И если мы со
своими схемами обращаемся к клиенту, как правило, пережива-
ние оказывается невозможным.
Например, клиент сказал мне, что в 15-летнем возрасте мать
водила его на консультацию в психоневрологический диспансер.
Я могу попросить его рассказать о своих переживаниях, что он
чувствовал, когда оказался там. А могу ничего не спросить и по-
думать: «Да, ужас! В 15 лет консультировался в психоневрологи-
ческом диспансере. Все, наверняка у него есть какой-то диагноз».
И дальше я его уже не слышу, контакт уже нарушился, я озабочен
только тем, как себе облегчить ситуацию и типологизировать дан-
ного клиента. Если болен, то чем?
Тогда я стану не как психотерапевт, а как психиатр выискивать
у него те или иные признаки психического расстройства. Может,
мама сама была не в себе и отвела ребенка туда от какого-то силь-
ного страха или еще каких-то переживаний? Я лишаю себя воз-
можности это узнать. В тот момент, когда он мне рассказывает,
передо мной открывается окно, я могу в него посмотреть. Но могу
испугаться, если я не психиатр и никогда не видел сумасшедших.
Сильный страх приведет к тому, что я скажу себе внутри: никогда
в это окно смотреть не буду. Или, допустим, у меня есть у меня
определенные представления о женщинах. И клиентка пришла
ко мне с сентиментальностью и слабостью. Ну что ж, – буду я
думать, – все женщины такие, с кем не бывает. Начну ее типоло-
гизировать, относить к какому-то типу, истерическому или еще
какому-нибудь. То есть закроюсь от собственных переживаний. И
захлопну окно в ее мир.
Чтобы открылось окно клиента, терапевту нужна высокая сте-
пень осознанности, вовлечения и включенности в феноменоло-
гический контакт. Чем больше я включен, чем больше моя жизнь
для меня приобретает ценность, я начинаю ощущать час работы
как время моей жизни. Это очень интересная штука, потому что в
гештальт-терапии – хотя об этом мало говорится, – мы работаем
с такой важной вещью как восстановление у клиента его пере-
живания времени. Что происходит с клиентом до терапии? Его
время обычно останавливается. Это может звучать парадоксаль-
но, но хода времени нет, оно просто исчезает. Он зависает в про-
шлом, или между прошлым и настоящим, или между настоящим
и будущим. И не может попасть в свою настоящую жизнь. То,
что может восстановить переживание времени и, соответственно,
чувства реальности, – это столкновение клиента с реальностью.
Тогда время будет восстановлено в правах. Я не могу восстано-
вить время у себя, если я один. Переживание времени, момента
настоящего, неизбежно восстанавливается только в контакте с
другим.
В древней Греции у времени было два бога. Один хорошо
известный – Хронос, бог последовательного времени, а другой
Кайрос – бог благоприятного мгновения, воплощения. Древние
греки считали, что, помимо хронологического времени, есть
прерывистое время, в рамках которого я могу воплотить себя.
Кайрос – единственный, чьих скульптурных изображений не
Александр Моховиков. Феноменология и гештальт-терапия
создавали – ведь он неуловим, его никто не видит, и воплотить
его невозможно. А когда его рисовали – рисовали только пятки,
поскольку только их и можно увидеть1. Это мгновение, которое
постоянно ускользает. Но дает бесценный опыт. Аристотель свя-
зывал опыт с искусством, а знания с наукой.
До сих пор ведутся споры: чем же является психотерапия? Она
является наукой, и тогда должна опираться на знания; или же она
является искусством, и тогда должна быть основана на опыте?
Ваш ответ…

Феноменология и гештальт-терапия А.Моховиков / / Гештальт-обзор 2013, № 3 Сборник материалов Украинского филиала Московского Гештальт Института.

Александр Моховиков – директор Украинского филиала МГИ,ведущий тренер МГИ, член профессионального совета МГИ, гештальт-терапевт, супервизор. Врач-психиатр, кандидат медицинских наук, доцент ОНУ им. Мечникова, член Ученого совета Института экзистенциальной психологии и жизнетворчества (Москва), член тренерского совета УСП. Автор более 200 научных работ и монографий.

© А.Моховиков, 2013

© «ГЕШТАЛЬТ-ОБЗОР» 2013, № 3